Глава шестая. В годы Великой Отечественной войны

Знаменитый афоризм гласит: «Когда говорят пушки — музы молчат». Но у нас в годы Великой Отечественной войны музы говорили в полный голос.
Напряженный и тревожный темп жизни военных лет, лишения и опасности, героическая решимость народа в любых условиях бороться до изгнания последнего фашиста с просторов Советского Союза не. могли не вдохновить наше искусство на создание многих замечательных произведений. Поэты, композиторы, артисты, вместе со всеми переживая огромный патриотический подъем, считали делом своей чести сказать народу нужное слово в трудную пору.
Особое развитие и успех буквально с первых недель войны получили «оперативные» жанры: короткое лирическое стихотворение и главным образом песня. Все мы знаем и не раз испытали на себе силу песни, ее удивительную власть над настроением, ее ни с чем не сравнимое умение неудержимо разливаться по всей стране, забираясь при этом в самые отдаленные уголки, ее способность жить порой намного дольше самой длинной человеческой жизни. Слова и музыка в песне, как бы борясь между собой за влияние на человека, удваивают ее действие, позволяют одновременно с разных сторон быстрей, непосредственней и глубже проникнуть в его душевный мир. Это делает песню более доступной и близкой, чем стихи.
Я не могу припомнить ни одного поэтического произведения, как бы оно ни было само по себе замечательно и совершенно, которое могло бы сравниться с песней по
степени распространения. Только песня обладает свойством приобретать массовый характер — это когда ее не только с удовольствием слушают в исполнении артиста; но когда народ сам повсюду ее поет. Естественно, что на первый взгляд может показаться, будто именно в мелодии все дело.
Тем не менее, пытаясь раскрыть секрет могущества песий, вряд ли целесообразно было бы отделять стихи от мелодии, чтобы искать в ней какой-то самостоятельный смысл и передать его словами. Недаром само выражение «смысл мелодии» кажется неудачным и странным. Ее воздействие, по преимуществу эмоциональное, не укладывается в строго определенное значение и допускает поэтому различные, часто произвольные толкования. Анализировать в песне отдельно взятую мелодию трудно и, пожалуй, бесполезно. -
Вот почему мы почти всегда читаем лишь описание восприятия музыки. Во всяком случае, только" оно, по-моему, восхищает иногда правдой и психологической тонкостью наблюдения. Между тем о самой музыке, о мелодии, например, даже лучшие из описаний дают лишь косвенное и весьма приблизительное представление и, конечно, не объясняют причин широкой популярности массовой песни.
С другой стороны, нас не сможет удовлетворить и самое тщательное изучение одного только поэтического текста, хотя методы литературного анализа более разработаны и его результаты конкретней, а в стихотворениях такие понятия, как «смысл», «идея», «значение», раскрываются в общем гораздо легче.
Несомненно, что тайна подчиняющего себе обаяния песни заключается именно в сочетании стихов и музыки, в их полном органическом слиянии.
Расцвет песенного творчества всегда бывает в периоды, насыщенные глубоко волнующими весь народ переживаниями. Участвуя в грандиозных событиях Великой Отечественной войны, народ испытывал мощный и благородный духовный подъем. Этот подъем находил выражение, между прочим, и в песне.
Вот почему лирическое стихотворение, особенно полюбившееся читателю верным и сочувственным показом его тогдашнего душевного состояния, чаще чем когда бы то ни было заставляло композитора искать в поэтических строчках еще скрытую для других мелодию. Так возникает музыка, кажущаяся единственно возможной, и она прокладывает словам новый путь к уму и сердцу миллионов людей — прямой и короткий. Тогда стихи становятся песней.
Вспомним, например, «Ой, туманы мои, растуманы» М. Исаковского и В. Захарова или «В лесу прифронтовом» М. Исаковского и М. Блантера. Иногда, впрочем, такие стихи, как «Жди меня» К. Симонова, продолжали жить отдельно, наряду с песней. Вероятно, они были слишком сильны сами по себе, чтобы музыка могла к ним еще что-нибудь прибавить.
Содружество творцов песни — поэта и композитора (и артиста, от исполнения которого нередко в значительной степени зависел её успех в массах) — стало тесней и плодотворней. Военная, тема —призывная, мужественная, гневная и героическая, с изрядной долей агитационной сатиры и бодрой 'солдатской шутки, 'с вкрапленными кое-где мотивами разлуки, утраты, верности в любви,— подобно гигантскому колоколу, могущественно зазвучала в многочисленных песнях, облетевших фронт и тыл страны.
Это был новый после 30-х годов, но еще более пышный расцвет советской песни, В ней прежде всего сказывались и впечатляющие зарисовки нелегких будней затемненного города или солдатской землянки, и живые, непосредственные отклики на чувства и настроения, характерные- для различных моментов Великой Отечественной войны.
Поэтому массовые песни того времени, рассмотренные в определенном порядке, могли дать своеобразную, но по-своему цельную картину жизни нашей Родины в один из самых героических периодов ее истории. Эта мысль и легла несколько позднее в основу некоторых наших программ, представлявших собой оркестровые фантазии с вставными вокальными, номерами на темы популярных песен военных лет.
Наш коллектив прилагал все усилия, чтобы достойно решить трудную и благородную задачу, поставленную перед искусством в то грозное время. В каждом своем выступлении мы постоянно с особой остротой ощущали огромную ответственность перед народом. И это чувство, поддержанное уверенностью в том, что хорошая песня помогает не только «строить и жить», но и бороться с теми, кто хотел помешать строительству коммунизма, облегчало нам выполнение своего долга перед Родиной, Многочисленные концерты в окопах, на военных кораблях, в частях воздушного флота, в цехах оборонных заводов, для всех советских людей, жителей городов и сел, неутомимой, самоотверженной работой готовящих победу, вселяли в нас радостное сознание, что и наша работа нужна и полезна.
Столь памятное всем начало войны застало меня за последними приготовлениями к выступлению в московском «Эрмитаже» с очередной программой под названием «Напевая, шутя, играя». Мы как бы развивали в ней то веселое, жизнерадостное настроение, которым была полна «Царевна-Несмеяна».
Теперь это настроение не могло уже, конечно, быть Преобладающим, ибо оно противоречило бы мыслям и чувствам советских людей в суровой обстановке первых дней войны. Необходимо было изменить содержание, той, актерскую манеру исполнения для предстоящей встречи с публикой в новых, еще небывалых условиях «До нас ли ей в такое серьезное время?» — поневоле думалось иногда. Но вместе с тем мы испытывали внутреннюю потребность откликнуться имеющимися в нашем распоряжении средствами на волнующие страну события и надеялись, что от нас ждут этого. Так в чрезвычайно короткий срок, буквально, как говорится» «на ходу», не располагая еще достаточным количеством новых произведений и поэтому в основном за счет старого репертуарного запаса, была создана маша первая военная программа «Бей врага!», получившая свое название по заглавию одной из входивших в нее песен.
Впрочем, появившиеся очень скоро новые произведения не замедлили занять подобающее им место в наши концертах и значительна усилить их актуальность, Наряду с «Балладой о неизвестном моряке» (музыка Ё; Жарковского), куплетами «Палач и шут» (слова
А. Безыменского) и другими хорошо принимались новые песни: «И не раз и не два мы врага учили» (музыка Б. Фомина, слова Г. Гридова) и особенно «Партизан Морозко» (музыка Е. Жарковского, слова О. Колычева). Это был образ, напоминающий старого солдата-рассказчика из лермонтовского стихотворения «Бородино». Невозмутимость Морозки как бы подчеркивалась самим ритмом стиха: «Затянулся папироской партизан Морозко», соответствующим его неторопливым, уверенным движениям. Рефрен «Ще той пули не зробили, щобы нас убили» не пелся, а произносился, как, по существу, вся баллада, исполнение которой складывалось из чередования речитатива и декламации. Это нисколько не уменьшало силу ее выразительности, наоборот, успех «Морозки» доказывал закономерность подобного исполнения, ибо его особенности, быть может, еще в большей степени сосредоточивали внимание слушателей. Слова рефрена часто повторяли не только зрители «Эрмитажа», но впоследствии и фронтовые бойцы.
Именно в связи с этой песней до сих пор сохранилось у меня одно дорогое воспоминание. Провожая как-то с Ярославского вокзала в Москве отъезжающих на передовые позиции бойцов, мы исполнили среди других песен и «Балладу о Морозке». Вдруг к оркестру подошел краснофлотец и, протянув мне руку, сказал: «С такой песней и в бой идти не страшно».
Думая об этом, я всегда вспоминаю прочитанное где-то изречение: «Хорошо произнесенное — наполовину спето».
Лирическая и мягкая «Привет морскому ветру» (музыка М. Сидрер, слова П. Лозина) рассказывала о прощании моряка с матерью и невестой.
Программа завершалась величественной песней из оперы И. Дзержинского «Тихий Дон». Отлично передающая ощущение простора, полная поднимающей настроение мощи, эта мелодия как бы внушала спокойную и суровую решимость к борьбе. Эпически торжественный размах начальной фразы:

От края и до края,
От моря и до моря
Берет винтовку народ трудовой —

сразу же властно подчинял себе. Песня как бы воплощала непоколебимую уверенность в победе.
Таким образом, самое содержание первой нашей военной программы определяло и ее патетико-героическое мобилизующее настроение. Но передать чувства народа и направить их можно лишь тогда, когда автор или артист очень остро переживает то же, что и все. Отсюда почти без всяких искусственно придуманных профессиональных приемов, естественно и как бы непроизвольно сложилась новая, строгая, соответствующая содержанию песни и моменту манера держать себя на эстраде. Мне кажется, что это правильно сумел тогда подметить В. Эрманс, писавший в «Вечерней Москве»:
«Замолк последний призывный аккорд. Утесов повернулся, и я не узнал его., Он хотел улыбнуться привычной улыбкой «любимца публики», веселого, комического актера — и не смог. Да никто и не требовал от него улыбки — патриотические чувства, охватившие артиста, полностью совпадали с переживаниями аудитории. Зрители выходили на освещенные луною дорожки «Эрмитажа», унося с собой слова заключи* тельной песни: «За землю, за волю готовы на смертный бой!»
За первый год войны мы совершили большую гастрольную поездку по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. Джаз выступал на заводах, в шахтах, на кораблях, в действующей армии.на Калининском фронте. За это время мы дали свыше двухсот концертов, непрерывно включая в программу новые песий. Сатирические антифашистские частушки «Гадам нет пощады!», народная белорусская «Будьте здоровы!», получившая (с переделанным текстом) своеобразный и даже отчасти озорной оттенок, «Жди меня» (музыка Н, Горбенко, слова К. Симонова) и ответ на эту песню «Жду тебя», «В землянке» (музыка К. Листова, слова А. Суркова), наконец, «Одессит Мишка» (слова В. Дыховичного, музыка М. Валоваца) и «Темная ночь» (музыка Н. Богословского, слова В. Агатова) —вот, пожалуй, наиболее интересное из того, с чем мы к осени 1942 года возвратились в Москву.
С песней «Одессит Мишка» я неоднократно выступал по радио, когда мой родной город был оставлен нашими войсками. Обращаясь к «молоденькому парнишке в бушлатике морском» со словами припева:

Ты одессит, Мишка, А это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ли беда.
Ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда,—

я чувствовал, будто говорю свои собственные слова, забывая порой, что я артист, и успокаивал не только Мишку, но и самого себя.
Эта песня, видимо, тронул сердца моих дорогих земляков. Я стал получать множество писем. Писало мне много Мишек-одесситов. Я получил от них в 1942 году 243 письма, все с фронта. Вот два отрывка.
«.Музыка еще не так заиграет, и Вы еще сами, товарищ Леонид Утесов, споете что-нибудь насчет разгрома Гитлера. О чем они думают, товарищ Утесов? Они думают, что Одесса останется им навсегда? Этого не будет. Они заплатят за все. И я хочу себе доставить удовольствие побывать в Берлине. Младший сержант Михаил Цыпенюк».
«.Вы вчера исполняли песню «Одессит Мишка». Это." песня про меня, ибо я последним ушел из Одессы. Я оставил там мать. Я оставил там мою любовь. Я оставил там все, что было мне дорого в моей жизни. И вот когда я услышал Ваши слова, у меня загорелись глаза. У меня потекли слезы. Я не в силах был удержать их. Многие зрители смотрели на меня с удивлением. Прошу Вас выслать мне эту песню, и с этой песней я буду еще больше гадов бить, чем бил до сих пор. Буду мстить за нашу красавицу — Одессу. Гвардеец-минер Михаил Бендерский».
Такие письма волновали меня и радовали. Они лишний раз убеждали меня в том, как много значит для людей песня, идущая от сердца, особенно в суровой фронтовой обстановке.
В июне 1942 года я был удостоен высокой чести: указом Президиума Верховного Совета РСФСР мне было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР.
Наше очередное выступление в Москве состоялось осенью 1942 года после продолжительных и дальних поездок. Оно было недолгим: предстояли гастроли на Волховском фронте. Мы показывали москвичам свою новую программу, на этот раз уже не в «Эрмитаже», а в разных театрах и клубах. Помимо названных ранее здесь было несколько номеров, исполнявшихся впервые.
Концерт открывался «Славянской фантазией», состоящей из народных песен и произведений славянских композиторов. Она как бы напоминала о чувстве единой семьи народов, борющихся вместе против фашизма, по-своему старалась укрепить и развить это чувство. Исполняли мы также некоторые из лучших старых песен. От этого, думали мы, в сознании публики должна была сложиться непосредственно предшествующая войне картина спокойной и веселой жизни, острота потери которой от воспоминания еще более возрастала.
Начало серьезных успехов на фронте по-своему отразилось в сатирических куплетах «Барон фон дер Пшик»-
После того как я произносил первую фразу:

Барон фон дер Пшик
Покушать русский шпиг
Давно собирался и мечтал,—

меня прерывало похожее на издевательский, дразнящий хохот соло саксофона. Оно как бы раскрывало ничтожность стремлений глупого и заносчивого барона и предсказывало ему полную неудачу или «пшик», как говорится в русских народных сказках. Подобное музыкальное сопровождение обогащало текст и вместе с ним входило в сознание как нечто неразделимо цельное. С другой стороны, и саксофонный пассаж, относясь каждый раз к другим словам, приобретал иную окраску, а это предоставляло исполнителю право и возможность импровизации. Таким образом, игра оркестра из простого аккомпанемента превращалась в неотъемлемую часть произведения, без которой оно в значительной степени потеряло бы свою впечатляющую силу.
С начала великой битвы прошло уже около полутора лет. К этому времени гитлеровцы потерпели поражение под Москвой и под Сталинградом. И хотя тяготы войны были все еще очень велики, но растущая уверенность в победе помогала преодолевать советским людям любые трудности.
Лейтмотивом, господствующим в нашей первой военной программе, была ненависть к врагу. Понемногу возрождались другие человеческие чувства и даже желание весело посмеяться, что нашло себе выражение в наших последующих выступлениях.
Одним из первых произведений такого рода явилось карикатурно, с большим чувством юмора исполнявшееся Н. Самошниковым и Ф. Сергеевым «Мексиканское танго». Быстрый темп, элементы акробатики, преувеличенный темперамент и экзотические костюмы делали этот номер очень занятным и веселым. Он проходил под несмолкаемый смех публики. Другой номер, не менее смешной и вызывавший точно такую же реакцию зрительного зала, возвращал к нравам старого провинциального театра. В комической сценке «Грешная любовь» пародийно изображалась шаблонная оперетка.
Песня «Последний извозчик» л танец «Последняя московская лошадь» с мягкой усмешкой рассказывали о профессии, безвозвратно потерявшей свое значение в жизни современного большого города.
Замена неторопливой езды, сопровождаемой мерным цоканьем копыт, машинной скоростью нашла свое отражение и в песне. Раньше, уходя в плавание, моряк оставлял свой дом на целые годы. На пристани, сдерживая слезы, его провожала жена. Возникала печальная песня разлуки. Печальны были и тягучие напевы ямщиков. Теперь летчик, пусть его рейс трудней и даже иногда, опасней, отправляясь утром за тысячи километров, обещает жене вернуться к обеду. Совсем другая песня. Например, «Песня американских бомбардировщиков», исполнявшаяся несколько позднее. Ее содержание — рассказ военных летчиков, возвращающихся после выполнения очередного задания. Здесь поется о тяжелой и опасной работе воздушных тружеников войны, своего рода грузовых извозчиков, задача которых — привезти свою поклажу в определенное место и там, выражаясь деликатно, ее оставить. Как будто просто? Но для этого необходимы такие знания, умение и нервы, о которых едва ли мог подозревать герой старой песни. Обратный путь проделывается порожняком. Но вот как выглядит подчас летчик даже в случае успеха. Он поет:

Мы летим, ковыляя во мгле,
На честном слове и на одном крыле.

Оркестр как бы передает гудение мотора, и на этом фоне понятней усталость летчика после пережитого напряжения, его грубоватый юмор от радости, что он остался в живых, его небрежный и не лишенный рисовки тон человека, слишком часто встречающегося с опасностью, чтобы быть сентиментальным.
Однако и «Последний извозчик» отнюдь не хочет сдавать своих позиций, наоборот, он пытается приспособиться к новым условиям. Вместо умирающего слова «извозчик» он придумывает себе новое название. «Я не извозчик— я водитель кобылы!» — говорит про себя герой песий. Но это еще более смешно, потому что обозначает несуществующее и невозможное в жизни сочетание.
Вторая программа военных лет получила название «Напевая, шутя, играя», предназначавшееся когда-то для нашего выступления в «Эрмитаже» весной 1941 года. Однако, как, надеюсь, видно из рассказанного, далеко не все происходило в ней «шутя».
В эту программу, как и в первую, вносились обычно новые песни и приемы, подчас удачно приближающие ее к окружающей обстановке. Так, например, во фронтовых условиях мы начинали одно время концерты с художественного чтения. Артист Г. Хазан исполнял 'замечательное стихотворение А, Твардовского «Гармонь», ставшее впоследствии одной из глав «Василия Теркина». Здесь говорилось о том, как после гибели командира танка — гармониста осиротевшая гармонь попадает в руки никому еще тут не знакомому Василию Теркину, возвращающемуся в свою часть из госпиталя. Уважая память своего погибшего товарища, танкисты не сразу решаются дать солдату гармонь, Но

Только взял боец трёхрядку,
Сразу видно — гармонист.
Для начала, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.
И от той гармошки старой,
Что осталась сиротой,
Как-то вдруг теплее стало
На дороге фронтовой.

Постепенно крепнет и ширится то грустный, то шуточный напев. Люди сходятся

Обогреться, потолкаться
К гармонисту все идут.

Плясуны на пару пара
С места кииулися вдруг,
Задышал морозным паром,
Разогрелся тесный круг.

Попутный шофер, подвозивший Теркина и засыпавший прежде в машине от смертельной усталости, тоже лихо пускается в пляс:

Словно в праздник на вечерке.
Половицы гнет в избе.
Прибаутки, поговорки
Сыплет под ноги себе.

А Теркин играет уже бойцам о трех товарищах-танкистах, слово в слово о них самих. Короткий отдых окончен. Дальнейшие пути расходятся. Но прежнее недоверие рассеялось. И два танкиста отдают гармонь обрадованному и смущенному Теркину. Они знают теперь, что так лучше для памяти о своем командире.

Забирай, играй в охоту,
В этом деле ты мастак,
Весели свою пехоту.

Образ гармониста, открывавший программу, приобретал особое значение. Мы хотели остаться в сознании своих слушателей такими же, как он, так же «веселить свою пехоту». Возможности для этого у нас были.
Исполняя такие непохожие друг на друга вещи, как «Большой вальс» И. Штрауса, лирико-героическую песню «Прощание» (музыка Т. Хренникова, слова Ф, Кравченко), «Пароход» (музыка народная, слова Д'Актиля), «Борода» (музыка Л. Бакалова, слова Г. Лапирова), «Десять дочерей» (музыка Е. Жарковского, слова Л. Квитко), «Два друга» (слова и музыка С. Германова), веселые и смешные анекдоты, танцы и сценки, мы как бы стремились по-своему раскрыть перед бойцами многообразие и прелесть советской жизни, за которую они воюют, поднять их настроение, затронуть самые различные струны их сердца.
Вспоминая слова В. И. Лебедева-Кумача:

Кто сказал, что надо бросить
Песни на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне,

я писал тогда: «Хочется спеть такую песню, чтобы жить и воевать стало лучше!»
«Славянская фантазия» была для нас, пожалуй, первой попыткой сделать исполняемые нами оркестровые сюиты произведениями идейно более значительными и актуальными.
Стремясь дать живой и непосредственный отклик на ведущие явления действительности, мы от соединения удачных песен и мотивов из нашего прежнего репертуара или из музыки к кинофильмам обратились к историко-героической теме.
Так возникла увертюра к программе 1943 года — «Богатырская фантазия», она отличалась от предыдущих и по содержащемуся в ней материалу и по стилю его исполнения. Едва ли не впервые на эстраде, в "джазовой интерпретации была осуществлена попытка показать, как отразилась в музыке история формирования боевых традиций русского солдата.
В солдатских песнях—начиная от песни стрелков Петра I,— в стихах Пушкина и Лермонтова, в характерных тактах из увертюры Чайковского «1812 год», в отдельных сценках как бы оживали величественные картины Полтавской битвы, дисциплина, выучка и неутомимость воинов Суворова, Бородинское сражение и патриотическая стойкость гренадеров Кутузова, герои знаменитого Брусиловского прорыва, волнующие и еще свежие в памяти эпизоды гражданской войны. В финальной части перерастание одной музыкальной темы («Если завтра война, если завтра в поход») в другую («Вставай, страна огромная») должно было, по нашему, замыслу, передать стремительный и грозный ход событий, свидетелями и участниками которых мы все являлись. Все это сливалось в своего рода поэму, прославлявшую трудный, но благородный путь русского солдата, отстаивающего свободу и независимость своей Родины, и естественно завершалось мелодией «Гимна партии большевиков» (музыка А. Александрова, слова В. Лебедева-Кумача).
«Ваша «Богатырская фантазия» еще и еще раз напомнила нам, что мы — русские солдаты, хранители традиций великого русского воинства»,— писали мне в коллективном письме бойцы Волховского фронта.
Другим существенным отличием программы 1943 года, в соответствии с политической обстановкой того времени, явилось более широкое, чем прежде, включение в нее ряда номеров на международные темы. В инсценированной нами радиоперекличке трех городов-гигантов—-Москвы, Нью-Йорка и Лондона — вместе с советскими зазвучали английские и американские песни. Помимо уже упомянутой «Песни американских бомбардировщиков» с успехом исполнялся популярный марш английских солдат; «Долог путь до Типерери».
На музыку из американской кинокартины «Три мушкетера» я исполнял сатирическую песенку «Гитлеровский вор» (русский текст И. Фрадкина), а на французский народный мотив — язвительные куплеты «О предательстве маршала Петэна» (слова В. Дыховичного).
Из советских песен отмечу лирико-комическую «Коса» (музыка Н. Богословского, слова Б. Ласкина). Стоящая у дороги девушка с «чудо-косой» приветливо помахала рукой проезжавшим кавалеристам. Каждый из них отнес этот жест к себе. Здесь угадывалось чувство гордости воина, справедливо уверенного в том, что он заслуживает уважение и любовь народа.
Наконец, в «Берлинском кичмане», высмеивающем на сей раз фашистского фюрера, снова вынырнула на короткое время старая «блатная» тема, она, казалось мне, нашла себе на этот раз подходящий объект.
Наступил последний год войны. Почти вся территория Родины была свободна от оккупантов. Советские войска, находясь далеко за ее пределами, уверенно двигались к Берлину. На нашей улице начался праздник. Пришла пора торжественных салютов, когда каждый радующий своей мощью артиллерийский залп из сотен орудий, сопровождаемый многокрасочным фейерверком осветительных ракет, рождал в сердце гордость, вдохновлял и как бы возвещал близость окончательной победы.
На опыте прошлых лет мы имели достаточно оснований считать, что использование приема музыкального монтажа себя оправдало. Попытка наполнить его более значительным содержанием тоже в общем как будто удалась в «Богатырской фантазии». Отсюда вполне закономерным явилось наше стремление в соответствии с переживаемым моментом сделать свою новую увертюру еще более монументальной, придать ей черты героической оды. Я полагал, что большое оркестровое произведение будет удобней всего для выражения возвышенных чувств народа-победителя.
Это настроение стало, конечно, преобладающим в нашей программе 1944 года, но мы старались подвести к нему аудиторию постепенно, рассказывая прежде всего в музыкальных и песенных образах, а затем и всеми другими доступными нам средствами о предшествующих годах войны. Теперь, когда самое страшное осталось позади, приятно и полезно было напомнить о нем, чтобы полней насладиться настоящим.
Своей новой джаз-фантазией мы «из двадцати четырех музыкальных инструментов» тоже салютовали победоносному движению Советской Армии. Поэтому она получила название «Салют» и заняла все первое отделение, продолжавшееся около часа. В ней были отрывки из симфонических произведений, свыше двух десятков старых и новых песен, лирические и сатирические интермедии. Необходимость заботиться об искусственно связывающем все это сюжете отпала, ибо произведение как бы изнутри объединялось последовательностью недавних волнующих событий. Мы шли от песен горя и гнева к песням сатирическим и победным. Таким образом, здесь снова появился элемент театрализации, почти незаметный в предшествующих военных программах.
Популярная «Песня о Родине» (музыка И. Дунаевского, слова В. Лебедева-Кумача), с которой начинал оркестр, переносила зрителя в период еще ничем не нарушенного спокойствия. Патриотическая гордость тем, что «человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей», готовность беречь ее, «как ласковую мать», наполнялась теперь особым смыслом. Выдержав самые суровые испытания, советский человек сумел доказать на деле искренность и силу этих чувств.
Но вот в бодрую мелодию любимой песни мирного времени врывается гул войны. Звучат тревожные мотивы «Седьмой симфонии» Д. Шостаковича. Призывно и грозно гремит «Священная война» (музыка А. Александрова, слова В. Лебедева-Кумача):

Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!

Далее следовало провожание уходящих на фронт: насыщенные драматизмом лирические песни «Играй, мой баян» (музыка В, Соловьева-Седого, слова Л. Давидович), «Вечер на рейде» (музыка В. Соловьева-Седого, слова А. Чуркина), «Иди, любимый мой, иди, родной!» (музыка Т. Хренникова, слова Ф. Кравченко), веселая и лихая «До свиданья, города и хаты» (музыка М. Блантера, слова М. Исаковского). С разных сторон рисовали будни войны замечательный марш «Гастелло» (музыка Н. Иванова-Радкевича), фрагменты «Седьмой симфонии» Д. Шостаковича, «Ой, туманы мои, расту-маны» (музыка В. Захарова, слова М. Исаковского), «Спор о генералах» (музыка Д. Васильева-Буглая, слова В. Лебедева-Кумача).
Черноморская легенда «Камень Севастополя» (музыка Б. Мокроусова, слова А. Жарова) рассказывала о героизме моряков, победно-веселая «Дорога на Берлин» сопровождалась световой и музыкальной имитацией салютов, «Одессит Мишка» в новом варианте мстил за разрушенную Одессу и добивал фашистского зверя в его берлоге.
Большое внимание придавалось оркестровой разработке песен (выполненной артистами нашего ансамбля М. Валовацем, А. Островским и Г. Узингом), звучности, ритму, совпадению джазовых звукоподражаний с жестами актеров. Так, дирижируя оркестром, играющим особенно интересный именно с этой точки зрения марш «Гастелло», я пытался передать патетико-драматический характер мелодии движениями человека, который видит с земли гибель героя, В соединении с музыкальным образом легендарного летчика, создаваемым оркестром, и световыми эффектами театрализация подобного рода производила, судя по отзывам, сильное впечатление. Чередование серьезного и печального с веселым и удалым отражало многогранность действительности и мощь народного оптимизма.
Примером первого может служить «Камень Севастополя», или «Заветный камень», баллада, написанная в традициях русской героической песни. Величественная и суровая музыка соответствует пейзажу штормового моря, на фоне которого развертывается драматический сюжет о судьбе матроса, уходящего последним, вслед за нашими войсками, из Севастополя. Об этом мы узнаем из первой строфы. Каждая из трех последующих представляет собой определенные моменты в трагической истории моряка. Во второй строфе «Друзья моряки подобрали героя», сжимающего посиневшей рукой камень— кусочек севастопольской скалы. В третьей — герой требует от товарищей клятвы вернуть Севастополь и умирает. В четвертой — заветный камень, прошедший сквозь битвы и штормы, стал на свое место как памятник о погибших в боях за Крым, Эпическая широта песни, мелодический образ моря, героическое содержанке и конкретность сюжета сделали ее популярной.
Сатирический характер имела интермедия «Джазии-формбюро», высмеивавшая хвастливые и лживые заверения фашистского командованиями «Доклад обершар-фюрера фон Шмутцке (мусорщика) о пятилетнем юбилее молниеносной войны».
Второе отделение мы, пожалуй, не совсем удачно, назвали «Только для вас» (так называлась одна из вошедших в него песен). Здесь политическая сатира уступила место бытовой. Джаз демонстрировал ряд музыкальных трюков и пародий. Так, например, я играл на разных музыкальных инструментах под коллективным управлением оркестра, выступавшего в роли дирижера. Певучие мелодии оперетты «Сильва» зазвучали в новой, заостряющей их джазовой интерпретации, а в опереточных ариях, вспоминая хорошо знакомые мне когда-то роли, я подчеркивал комические стороны.
Наше участие во всенародной борьбе с врагом, как и у большинства других артистов, не ограничивалось деятельностью в сфере нашей профессии. Стремясь к более непосредственной и прямой помощи фронту, мы за время войны сумели собрать необходимые средства для постройки двух самолетов-истребителей, которые получили название «Веселые ребята» и в обстановке торжественного митинга на аэродроме были переданы энской гвардейской авиачасти.
В марте 1945 года в моей жизни произошло счастливое событие: в связи с моим 50-летием я был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Наконец наступил долгожданный День Победы, ставший праздником всенародного ликования. Улицы Москвы были полны весело возбужденными людьми. На всех больших площадях возвышались спешно сколоченные помосты, на которых выступали артисты; на площади Свердлова перед огромной толпой народа выступал и наш ансамбль.

<<< Предыдущая глава                                                                          Следующая глава >>>